Неточные совпадения
— Ну, а я терпеть не могу и не читаю его, — довольно резко заявила Елена. — И вообще все, что вы говорите, дьявольски премудро для меня. Я — не революционерка, не
пишу романов,
драм, я просто — люблю жить, вот и все.
Вот тебе и
драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой роман?
Пишешь ли ты его? Если
пишешь, то сократи эту
драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ к загадке (фр.).] — как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
— Верно, влюблены в Марфеньку: недаром портрет
пишете! Художники, как лекаря и попы, даром не любят ничего делать. Пожалуй, не прочь и того… увлечь девочку, сыграть какой-нибудь романчик, даже
драму…
— Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало, — заметила она и почти верно определила этой пословицей значение писанья Райского. У него уходило время, сила фантазии разрешалась естественным путем, и он не замечал жизни, не знал скуки, никуда и ничего не хотел. — Зачем только ты
пишешь все по ночам? — сказала она. — Смерть — боюсь… Ну, как заснешь над своей
драмой? И шутка ли, до света? ведь ты изведешь себя. Посмотри, ты иногда желт, как переспелый огурец…
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу
напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих
драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
— Что ты все
пишешь там? — спрашивала Татьяна Марковна, —
драму или все роман, что ли?
Я в 1838 году
написал в социально-религиозном духе исторические сцены, которые тогда принимал за
драмы.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова
драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве
писал.
"Наша ополченская
драма, —
писал он мне, — разрешилась вчера самым неожиданным образом.
Тогда на пароходе я
написал кусочки моего Стеньки Разина, вылившегося потом в поэму и в
драму,
написал кусочки воспоминаний о бродяжной жизни, которую вы уже прочли выше.
Писал и переживал.
Хвостиков поставлен был в затруднительное положение. Долгов действительно говорил ему, что он намерен
писать о
драме вообще и
драме русской в особенности, желая в статье своей доказать… — Но что такое доказать, — граф совершенно не понял. Он был не склонен к чересчур отвлеченному мышлению, а Долгов в этой беседе занесся в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.
Писал-с, и даже целую
драму сочинил, в подражание «Манфреду».
— Раз я и то промахнулся, рассказал сдуру одному партийному, а он, партийный-то, оказалось,
драмы, брат,
писал, да и говорит мне: позвольте, я
драму напишу… Др-р-раму, того-этого! Так он и сгинул, превратился в пар и исчез. Да, голос… Но только с детства с самого тянуло меня к народу, сказано ведь: из земли вышел и в землю пойдешь…
Разве много таких поэтов и художников, которые работают шутя, как шутя, без поправок,
писал, говорят, свои
драмы Шекспир?
Начать с того, что Александр Иванович сам склонен был к стихотворству и
написал комедию, из которой отрывки нередко декламировал с жестами; но Аполлон, видимо, стыдился грубого и безграмотного произведения отцовской музы. Зато сам он с величайшим одушевлением декламировал свою
драму в стихах под названием: «Вадим Нижегородский». Помню, как, надев шлафрок на опашку, вроде простонародного кафтана, он, войдя в дверь нашего кабинета, бросался на пол, восклицая...
Печорин только смотрел свысока на «поставщиков повестей и сочинителей мещанских
драм»; впрочем, и он
писал свои записки.
Доставляя юным девицам невинные забавы, Монархиня желала, чтобы они представляли иногда нравоучительные
Драмы; славный Расин
писал для Сен Сира: еще славнейший Гений Фернейский [См. переписку Екатерины с Вольтером.] хотел пером своим способствовать полезным удовольствиям воспитанниц Екатерины, Которая, занимая величием Своим театр мира, с веселием занималась театром любезного детства — и минуты, проведенные Ею в Воскресенском монастыре, были, конечно, не потерянными для счастия минутами Ее царствования.
— Актеры!.. Театр… Комедии
пишут,
драмы сочиняют, а ни уха ни рыла никто не разумеют. Тут вон есть одна — богом меченная, вон она! — произнес он, указывая пальцем на Фани.
Что он говорит? Почтеннейшая публика! Спешу уверить, что этот актер жестоко насмеялся над моими авторскими правами. Действие происходит зимой в Петербурге. Откуда же он взял окно и гитару? Я
писал мою
драму не для балагана… Уверяю вас…
Писал ли из Петербурга в Париж Михаил Андреевич Бодростин или Горданов, или, вероятно многими позабытый, счастливый чухонец Генрих Ропшин, все выходило одно и то же: резкие и шутливые, даже полунасмешливые письма Бодростина, короткие и загадочные рапорты Горданова и точные донесения Ропшина, — все это были материалы, при помощи которых Глафира Васильевна подготовляла постановку последней
драмы, которую она сочинила для своего бенефиса, сама расписав в ней роли.
Писал я ее под конец моего житья в Париже. И когда кончил, то пригласил Вырубова и Петунникова, моих сожителей, в ресторан Пале-Рояля, в отдельный кабинет, и там до поздних часов ночи читал им
драму. Она им очень понравилась. Но я и тогда не мечтал ставить ее.
И действительно, я
написал целых четыре пьесы, из которых три были
драмы и одна веселая, сатирическая комедия. Из них
драма"Старое зло"была принята Писемским; а
драму"Мать"я напечатал четыре года спустя уже в своем журнале «Библиотека для чтения», под псевдонимом; а из комедии появилось только новое действие, в виде «сцен», в журнале «Век» с сохранением первоначального заглавия «Наши знакомцы».
К концу зимнего сезона я
написал по-французски этюд, который отдал Вырубову перед отъездом в Лондон. Он давал его читать и Литтре как главному руководителю журнала, но шутливо заявлял, что Литтре «в этом» мало понимает. А «это» было обозрение тогдашней сценической литературы. Этюд и назывался: «Особенности современной
драмы».
В Москву я попадал часто, но всякий раз ненадолго. По своему личному писательскому делу (не редакторскому) я прожил в ней с неделю для постановки моей пьесы «Большие хоромы», переделанной мной из
драмы «Старое зло» — одной из тех четырех вещей, какие я так стремительно
написал в Дерпте, когда окончательно задумал сделаться профессиональным писателем.
Шекспир берет очень недурную в своем роде старинную историю о том: Avec quelle ruse Amleth qui depuis fut Roy de Dannemarch, vengea la mort de son père Horwendille, occis par Fengon, son frère et autre occurence de son histoire [С какой хитростью Амлет, ставший впоследствии королем Дании, отомстил за смерть своего отца Хорвендилла, убитого его братом Фенгоном, и прочие обстоятельства этого повествования (фр.).], или
драму, написанную на эту тему лет 15 прежде его, и
пишет на этот сюжет свою
драму, вкладывая совершенно некстати (как это и всегда он делает) в уста главного действующего лица все свои, казавшиеся ему достойными внимания мысли.
Только человек, совершенно лишенный чувства меры и вкуса, мог
написать «Тита Андроника», «Троила и Крессиду» и так безжалостно изуродовать старую
драму «King Leir».
Недаром он начинал как стихотворец и
написал немало премилых поэтических вещиц, прежде чем обратился к сцене, к
драмам и комедиям, а под конец к роману.
Мне лично случилось с ним не раз беседовать; да и прежде я слышал от его собратов, что он отличается своим трудолюбием, ловкостью, с какой помещает романы и
драмы, уменьем,
написавши посредственный роман, сколотить на него тысяч 25–30 франков, переделать из этого романа такую же посредственную
драму и за нее получить не меньшую сумму.
Чехов
писал об этом спектакле в «Осколках московской жизни»: «Видели мы и обоняли „Чад жизни“ —
драму известного московского франта и салонного человека, Б.
Писал много: и повести, и
драмы, и статьи, и фельетоны.
Драму эту, по модному обычаю,
писали трое: Ижеесишенский, Мутон и я.